[ezup]

Это был старинной постройки дом, богатый. Ну, знаете: лепнина, пилястры, витражи – пять этажей чистой архитектуры с претензией и лифтом. Капочка позвонила в изящный, бронзовый звонок. Отворили.

– Вот и мы. – приветствовала она родителей. – Знакомьтесь, мой жених.

– Нина Петровна, Павел Сергеевич. – промямлили папА и мамА.

– Марат Сухозад. – отрекомендовался я и с неловкой улыбкой спрашиваю: – Вы позволите остаться в левом ботинке? Видите ли, какая забавная шутка, – у меня протез, и снять с него башмак непросто. Но, если надо…

От такой прелюдии у папаши с мамашей вытянулись лица. Воспитанные люди, они почти совладали с собой. Впрочем, до конца аудиенции полностью они так и не оправились…

– Нет-нет! – говорят эти тактичные люди. – Можете вовсе не разуваться. Мы и сами, того, любим иногда в ботинках…

– Отлично! – поддержал я прогрессивные взгляды хозяев. – Эвон, американцы даже на постели валяются в обувке. А чёртовы янки знают толк в жизни! Ну-с, куда прикажете?..

– В гостиную, пожалуйста. Будем пить чай. Это туда. – указала направление Нина Петровна.

– Только после вас, – говорю я. Подумал секунду и тепло добавил. – мама. Позвольте так называть?

Бедняжка в ответ лишь неопределённо хихикнула, а папаша густо крякнул. Они не ожидали такой дьявольской прыти от одноногого незнакомца с болезненной фамилией Сухозад, готового породниться с ними с порога…

Вслед за растерянными родителями я вошёл в большую, залитую хрустальным светом, богатую комнату. Обозрел там ещё пару родственничков женского толку, пребывающих в прекрасном расположении духа.
«Ага, Капина бабка и тётка…» – догадался я по фамильным чертам их покойных, улыбающихся лиц.
С моим появлением, метаморфозы не заставили ждать. Стерев улыбки, тётки уставились на мои пыльные башмаки, попирающие толстый, светлый ковёр, сотканный где-то в районе Персидского залива.
К тому же, при ходьбе я поскрипывал и картинно отбрасывал ногу вбок, за что и поплатилась любопытная болонка. Получив по морде, собачонка ускоренно отправилась под диван и больше уже не показалась.

Пардон, сказал я, и хозяйка предложила откушать чаю с аппетитными, домашними круассанами и вареньем. Ещё сливки, масло, сыр, фрукты. Накрыто было просто, но с большим вкусом. Легко, но дорого. Дьявол, тут знали толк в непошлой жизни, доложу вам.
В предвкушении, я хлопнул в ладоши и громко их потёр. Тётка взглянула, словно я собрался жахнуть водки посередь пикничка девочек-скаутов и мальчиков из общества «Юнармия».

– Чёрт, люблю лепёшки! А эти, несомненно, высший сорт. – говорю. – Чай, рублей по сто пятьдесят за кило?

И подмигнул кривым глазом старушке. Она сдёрнула очки и давай задумчиво грызть дужку, уставившись в пол. Похоже ведёт себя перебздевший в пампасах страус.

– Это круассаны. – холодно пояснила тётка. – Нина Петровна сама печёт. Угощайтесь… – пригласила она, что пожелала подавиться и помереть в корчах, истерзав глотку и выпучив перегоревшие лампочки.

– Экскьюземуа, но откуда мне знать? – повинился я. – Моя-то мамаша, окромя блинов ничем не баловала. А уж как папашку зарезали, у-у, – вовсе закеросинила… Впрочем, извините… Напрасно я…

– Что вы говорите? Как мило!… – с потерянной улыбкой выдаёт Нина Петровна, плохо соображая, что лепит – так обескуражена. Да и видок у меня был ещё тот. И я покушался на святое…
Святое же сидело напротив и приязненно окидывало меня тёплым взглядом шикарных, голубых глазищ. Полные алые губы несли на себе блёстки, что звёздную пыль, а в уголках таилась ухмылка лукавого ангела.
Прах меня возьми, – я подходил их дочке, как рихтованные уши Запорожца сияющему Мерседесу последней генерации…

Хозяйка разлила чай по прелестным фарфоровым чашкам, кои сделали бы честь файфоклоку на Даунинг-стрит десять, а то и в Букингемском дворце, и даже в кремлёвском кондоминиуме, а там толк знают...
Все схватились за спасительную посуду, опустили туда носы, соображая, как со мной быть. В их глазах я был пария с нижней ступени социальной лестницы. Суконное рыло в прохорях…
Потому я смело перелил чай в блюдце и, поместив его на растопыренной пятерне, причмокивая, потянул-потянул и выдал одобрительное: «Ц-ц-ц».
Дьявол меня затасуй в египетскую могилу, если старина Кустодиев не захотел писать с меня купца, кабы не помер.
Обвёл я этак комнату и заявляю авторитетно:

– Шикарная берлога. Сразу видно – вкус есть. Чёрт, да тут одних картинок на миллион с четвертью.

Пал Сергеич натужно хихикнул и отмахнулся:

– Что вы, что вы! Это всего лишь фотокопии. Сущие копейки, да-с...

Так я утвердился в подозрениях, что со стен глядит небольшое состояние. Квартира мне определённо нравилась… Буржуазность и основательность в пределах садового кольца, что может быть лучше... Никакого панельного китча с вкраплениями обдолбанных малолеток.
ПапА повертел и отбросил серебряную ложечку.

– Мельхиор… – сказал зачем-то...

Не знаю, что бы он спи#дел про антикварные часы с золотыми прибамбасами и стрелками, обсаженными драгкамнями, про группу тонких статуэток, застывших в менуэте на винтажном комоде, и многое-многое другое, но…

Но, Капочка тоже перелила чай в блюдце и мы наперебой принялась прихлёбывать, издавая звуки, никак не уместные в интерьере, осенённом малыми голландцами, большими мастерами поработать кистями и красками по части пейзажей и натюрмортов.

– Сахарку бы вприкуску, – говорю я невесте.

– Сей секунд, мой медвежонок, – отвечает она, лениво поднимается и неспешно и невыносимо грациозно удаляется в закрома за рафинадом для своего одноногого сладкоежки.

Меж тем, старуха доела дужку и вот-вот заплачет. Тётка окаменела. Мамаша растеряла остатки присутствия духа и сейчас опрокинется. А папаша явно задумался о расширенной страховке нажитого, а паче жизни…

Короче, принимающая сторона прибывала в охрененном шоке. Ну, как зрители в киношке братьев Люмьер, с их хоррором про паровоз, – только что не разбегались с проклятьями в окна. Думаю, кабы не прилизанные причёски, волосы у дам стояли бы дыбом. Папаша же, как знал – запасся ёжиком.

– Принеси коньяк, – приказал он Капочке.

Глава, наконец, вспомнил, что он глава и решил действовать.
Выпили. Коньяк был хорош.

– Почему так скоро решили пожениться? – мрачно спросил Пал Сергеич, кажется, подозревая во мне честного человека, а в дочке ненормальную и уже не девицу…

Я поднялся со скрипом и пиететом, обвёл семейку торжествующим взором.

– Это любовь с первого взгляда, – говорю тоном, какающим на возражения, – Другой я не признаю! Первая, она же для меня и последняя. А коли так, чего высиживать яйца и оттягивать сладкий миг единения узами ЗАГСа и Гименея и такого богоугодного дела, как чадопроизводство? Тут остаётся одно – предложить руку и сердце и уповать на благословение тех, в чьей оно компетенции. И я уповаю… – смирено потупил я глаза.

Молчание.

– Следует подумать, считаете? – спрашиваю их, хотя они считают, что меня следует пристрелить, как минимум, – Я подумал. Аж две четверти секунды, когда ваша дочь попала мне на глаза. Более чем достаточно, когда глядишь самим сердцем!..

Капитолина с любопытством смотрит на меня, изредка прикладываясь к алому яблоку, формой смахивающее на сердце. Безжалостно угрызаемое любовью, моё несчастное, большое сердце…

– Считаете, польстился на красоту? – меж тем продолжаю я. – Да, Капочка восхитительна, как роза, усыпанная бриллиантами росы и снабжённая иглами страсти. Но, красота вянет. Зато остаётся неразрывная нить единения душ и мыслей. Я возлюбил её душой, смекаете в чём соль? Клянусь, если завтра оспа обезобразит её лицо, для меня Капочка останется прекрасной, как в первый миг встречи.

Яблоко покатилось по столу. Теперь Капитолина ела глазами меня…

– Вот что, – говорит Пал Сергеич посреди повисшей тишины. – Дамы переменят посуду, а мы в кабинете выкурим по сигаре…

Сигару он не предложил, а предложил следующую информацию.

– Аллё, - говорит, - сынок. Тебя используют, чтобы поиметь меня.

– Любопытно, - говорю. - Что ещё за лямур де труа? Выкладывайте поскорей, дорогой тесть.

– Нам с Нинкой Петровной не нравился Капочкин ухажёр, некий Вася, – говорит он. – Мы дали парнишке вежливую, но отставку. Вот Капочка и мстит. Ты орудие в её руках. Поиграет, бросит, а ты сопьёшься в жопу. Я бы спился…

– Что ж, – отвечаю, – мгновенья счастья с вашей дочурой стоят самых долгоиграющих страданий…

– Взгляни в зеркало, – не унимается он. – Капа никогда не выйдет с тобой в свет. Заведёт любовника, смазливого качка, #баришка вырвет тебе последнюю ногу...

– Что ж, буду х#ярить в коляске, – говорю смиренно. – Я не в силах побороть страсть… Хотя, Васей вы меня умыли от промежности до хлебальника… Не знал…Неприятно…

– Вот-вот, – говорит он вкрадчиво, – возьми маленький тайм-аут, на поразмыслить. Неделю, другую, а?..

– Думаете? – говорю ему и, сдвинув парик, озадаченно скребу лысину.

У него фары разъехались и, рука сама вытянула пухлый бумажник.

– Развейся за границей, сынок, – говорит он, выкладывая деньги, а у самого в глазах: «Путешествуй на х#й по горящей путёвке!» На том и договорились...

Капа вышла меня проводить. В лифте она начинает хохотать, как сумасшедшая. Хлопает по плечу, тычет прелестным кулачком в бок:

– Ах, ты прирожденный артист, Коля Бубликов! – и смотрит восхищёно. А мне хоть плачь…

Нет, все верно, – я не Марат, я Коля. Вот я объясню. Тот Вася, которого папаша отставил, мой друг. Вот он и говорит: "Коля, ты мастак на всякие невинные подъ#бки, сделай так, чтобы Капочкины вурдалаки обосрались и не препятствовали моему мужскому счастью".
Ну, теперь-то они точно обосрались и будут на Васю молиться… Чёрт бы его побрал…
В холле на минуту задержался. Изъял из глаза «косую» линзу, закатал штанину и отстегнул с колена нехитрое приспособление, издающее скрип, сунул в карман парик. Никогда не брился налысо – голова чешется.
Прощаясь, я протянул Капе деньги.

– Оставь себе, – не берёт девчонка.

– Нет.

– Оставь себе, ты ж заработал...

Что-то в голосе у неё…

– Заработал… – говорю, а на душе преисподняя во всей красе.

– Прокути их... – предлагает она невесело.

– Что-то не хочется…

– Ну, пока…

– Пока…

Только я лёг на обратный курс, как она:

– А хочешь, вдвоем прокутим? Ты прикольный, Коля, как я раньше не замечала?..

Тут я на радостях всё и вывалил. Прорвало! – челюсть прыгает, руки трясутся, а я режу. Мол, люблю тебя, и все что говорил про нить эту неразрывную, оспу, любовь единственную, это чистая, святая правда. А на спектакль подписался, чтоб признаться в чувствах, – на удачу, так сказать, потому что прямо я бы не смог, не по-товарищески это…
А она улыбается и ручкой по лысой крышке меня поглаживает.
В общем, вскоре я опять пошёл знакомиться. Видели бы вы их лица – шо, опять?!… Впрочем, всё увенчалось нашей свадьбой… А что Вася? А ничё – в любви, как известно, как на войне… Жизнь, понимаешь, ц…