Новая тема Ответить
 
Опции темы Поиск в этой теме Опции просмотра
Старый 19.12.2012, 10:41 #1   #1
ezup
ezup вне форума
Чебуралиссимус
По умолчанию Разведка боем
ezup
ezup вне форума


Рассказывает подполковник морской пехоты А.М. Лебедев:

– В феврале 2003 года батальонно-тактическая группа бригады морской пехоты Каспийской флотилии выполняла боевые задачи в составе горной группировки наших войск в Веденском районе Чечни. Основу группы составлял отдельный батальон морской пехоты, которым я тогда командовал.

В двадцатых числах февраля поступил приказ о смене места расположения базового лагеря. После тщательной разведки и всестороннего обеспечения группа совершила марш между сёлами Дышне-Ведено и Джани-Ведено. Джани-Ведено селом можно было назвать только условно: жителей в нём не было, а почти все дома были полностью уничтожены, скорее всего авиацией, в Первую кампанию.



Между сёлами всего километров шесть-семь. Но мы были готовы к любым вариантам развития событий, поэтому передвигались по всем канонам военной классики: с инженерной разведкой, с дозорами.

За плечами у нас уже был опыт успешного перехода из Дагестана в Чечню: незадолго до этого мы совершили марш через Ботлих и Харачой (в народе этот маршрут принято называть так: пройти через «Волчьи ворота») и встали в Дышне-Ведено. Помню, тогда радиоразведка доложила, что боевики были очень удивлены: проснулись утром – а у них под носом мы, и нас так много! Причем морских пехотинцев. Под данным разведки, был большой переполох. (Ведь обычно войска заходили в равнинную Чечню по хорошей дороге через Хасавьюрт, а дальше в горную часть – через Ведено.)

Идти в Чечню через «Волчьи ворота» было очень рискованно. Но у нашего комбрига, генерала Сергея Витальевича Пушкина, был огромный боевой опыт ещё с Первой кампании. Он отстоял у командования своё решение идти именно этим путём. Вот так и получилось, что мы боевикам зашли с тыла.

Горная дорога здесь местами очень узкая, с большим количеством каменных завалов. И это оказалось настоящим испытанием – проверкой состояния нашей техники и механиков-водителей. Когда стемнело, стало понятно, что не на всех тягачах исправны фары. Я думаю, что многие взводные надолго запомнили, когда получили от меня приказ заменить механиков-водителей и продолжить выполнение поставленной боевой задачи. После этого марша к техническому состоянию тягачей командиры взводов стали относиться уже совсем по-другому.

Переход от Дышне-Ведено к Джани-Ведено мы подготовили очень тщательно и дошли без засад и подрывов. Комбриг сам очень внимательно относился ко всему, что происходило во время движения. В какой-то момент я поднял руку и стал показывать ею, что-то громко объясняя. Комбриг тут же ударил меня по руке и отбросил в сторону мою командирскую сумку. Тут только я сообразил, что чуть ли не флажком давал указания. Тем самым я выделился из массы людей и стал потенциальной мишенью для снайпера. Но до первого боя такие практические советы воспринимались, если откровенно, не очень серьезно.

Что меня насторожила ещё во время марша в Джани-Ведено, так это появление заместителя командующего Группировки генерала Сидорова. Стало понятно, что только обустройством позиций в Джани-Ведено дело не ограничится – впереди серьёзная задача. И я не ошибся: часов в десять вечера 25 февраля 2003 года меня вызвали на командный пункт и поставили задачу: произвести разведывательно-поисковые действия в районе посёлка Тезен-Кала.

Уже позже я понял, что эти разведывательно-поисковые действия были, попросту говоря, разведкой боем, про которую мне при постановке задачи ничего не сказали. Я, конечно, должен сам был об этом догадаться. Но на тот момент по своему внутреннему состоянию я походил, в некотором смысле, на боевого робота. Я был очень исполнительным командиром с определённой программой, с помощью которой я старался пошагово сделать всё, что мне было определено старшим начальником. Кстати, и офицеры у меня в батальоне были примерно такими же. Сейчас я понимаю, что для меня как для командира батальона, за которым стоят люди, это был минус. Ведь сама обстановка стала требовать не прямолинейных и предугадываемых решений, а во многом действий с элементами хитрецы. Надо было и для командования выполнить задачу, и людей как можно больше сохранить. Но найти эту грань и приобрести такой опыт можно было только в бою.

Задачу мне ставили по всем канонам военной науки: «Слушай боевой приказ…». Проверили, как я задачу понял, дали пять минут на принятие решения. Потом решение моё немного подправили.

В любом боевом приказе всё начинается с информации о противнике. Мне было сказано, что встреча с противником возможна и были указаны рубежи. Но в жизни всё получилось совсем по-другому. Боевики нас встретили совсем не там, где предполагалось. И вообще впоследствии оказалось, что район вокруг посёлка Тезен-Кала оказался настоящим осиным гнездом, боевые действия в котором велись чуть ли не до 2010 года. Но в том момент я об этом ничего не знал, и интуиция мне не подсказывала, что будет прямое столкновение с противником.

У меня как командира батальона была определённая градация готовности рот. Наиболее подготовленной была 1-я рота. Состояла она почти полностью из срочников. Да и вообще в батальоне контрактников было всего человек пятнадцать. Ничего хорошего я о них сказать не могу. Эти взрослые парни быстро поняли, что это не то место, где можно без особых трудов и риска стать ветераном боевых действий и денег заработать. Поэтому они с самого начала старались оказаться в таком месте и положении, чтобы им не пришлось бы ходить на боевые выходы. Попросту говоря, выполнять боевые задачи они отказались. А когда мы попали в засаду, ни один из них не вызвался добровольцем идти нам на выручку. И сразу после нашего двухдневного боя почти все контрактники нашли места в первой уходящей машине и поехали увольняться. Но мне с ними было легче расстаться, чем с ними остаться. Доверия к ним не было никакого.

Командиром 1-й роты был капитан Сергей Маврин, по многим качествам – сильный профи. К моему решению, что первыми пойдут выполнять боевую задачу именно они, он был готов. Нам удалось дать матросам немного отдохнуть – часа два, максимум три. Ведь перед этим мы целый день совершали марш. Но это не очень помогло. И уже в начале движения я столкнулся вот с чем: поднял руку – матросы занимают позиции в своих секторах. Я не сомневался, что моя команда будем выполнена и позиции все займут. Но когда я оглянулся, то увидел, что многие, заняв позицию для стрельбы, просто спят. Бойцы вырубались от усталости чуть ли не на ходу. И у меня в голове сразу всплыли слова, которые на прощание мне сказал командир бригады: «Саша, самое главное в этой задаче – сохранить людей». А перед этим он меня спросил: «А матросы у тебя хотя бы чай попили?». Я сначала даже не сразу сообразил, о чём он говорит: мы же целый день были заняты сложным маршем и всем было точно не до чая. Не знаю, как матросы, но я и мои офицеры перед выходом точно ни поесть, ни попить не успели…

В пять утра наша усиленная рота начала движение. Начался маршрут с очень крутого спуска, приходилось даже использовать верёвки. Потом мы пошли вдоль русла реки. Но рекой она была только на наших старых картах, где даже её глубина вроде была обозначена, а на деле к этому времени она превратилась в ручеёк с отвесными скалами по бокам.

Боевой порядок я построил с учетом горной местности: разделил роту на три боевые группы, в состав каждой из которых входили саперы, разведчики, связисты и по три ротных пулемёта. Одна группа (возглавил её майор Золотарёв) совершила подъём на верх левого склона, другая под командованием ротного – правого. Склоны эти были крутые, скалистые, поэтому поднимались люди трудно. Но бойцы были подготовлены для действий в горах, и снаряжение у нас было. Поэтому, слава Богу, никто не сорвался.

Подъём и выравнивание длились часа два. Около семи утра мы выровнялись и двинулись вперёд. И почти сразу группа майора Золотарева обнаружила схрон. Они заняли оборону, инженеры с миноискателями проверили подходы и сам схрон. Мин, правда, на этот раз не нашли. Схрон был прошлогодний, в нём лежали одежда и продукты. С собой мы практически ничего не взяли, уничтожили на месте.

А вот после этого схрона всё и началось. Схрон проверял я лично. Когда мы закончили с ним работу, стали спускаться вниз вдвоём с сержантом-разведчиком из разведбата. Он мне говорит: «Командир, посмотри налево, выше, на двенадцать часов». Я посмотрел – вижу бинокль. Расстояние до него было больше двух километров.

Я был на связи с временно исполняющим обязанности замкомандира бригады подполковником Владимиром Анатольевичем Белявским (из-за рельефа местности прямой связи с комбригом у меня не было). Доложил Белявскому о преодолении очередного запланированного рубежа и о бинокле, который мы увидели. Обратно от комбрига пришёл примерно такой ответ: «Александр, это простые пастухи. Их бояться не надо. Надо идти». Получилось, что этим своим докладом я дал командованию понять, что я волнуюсь или даже боюсь из-за того, что на меня кто-то смотрит в бинокль. И вообще вышло, что доложил я о такой мелочи вроде зря. (Когда раньше мы выполняли задачу в горном Дагестане на стыке границ Дагестан-Чечня-Грузия, то настоящих пастухов видели часто. Они действительно все были с биноклями. Однажды наш офицер, который к тому времени со своей бородой был сам похож на боевика, окликнул пастухов и с ломаным акцентом спросил: «Аллах акбар! Салям алейкум! Где тут эти русские свиньи?». И пастухи быстро и охотно объяснили ему, как нас найти…)

Через некоторое время «пастухов» с биноклями стало уже двое. Причём наблюдали за нами они в открытую, не стесняясь. (Потом мы узнали, что это со своего командного пункта наблюдали за нами боевики. Получилось, что мы зашли на их шахматную доску. Им просто было нужно довести нас туда, куда они хотели, то есть до того места, откуда им наиболее удобным способом можно было по нам ударить. Хотя, по большому счёту, удобно им было с самого начала и до самого конца.)

Когда мы подошли к месту, где по плану надо было совершать поворот, обе группы были наверху справа и слева. Место это было примечательное: вокруг три горы, русло реки раздваивается, а в центре – открытая площадка. В тот момент я и предположить не мог, что нам придётся вокруг именно этого места воевать целых двое суток…

Правая гора на картах была обозначена как высота 813.0. По плану мы должны были этой высотой овладеть, разведать и только после этого уходить в базовый лагерь. И эту высоту я точно не забуду никогда…

Одна группа осталась на левой горе, чтобы прикрывать наш подъём с южной стороны. Вторая группа по склону спустилась вниз и держала оборону с востока и запада. А я со своей группой стал подниматься вверх по боевому гребню.

Шли в таком порядке: инженер, разведчик, потом я. Шли мы очень аккуратно – к тому моменту как-то интуитивно всем стало ясно, что тут что-то должно произойти. Дистанцию соблюдали не менее пяти метров, как и положено идти в горах. Поэтому, когда мы оказались уже на середине склона, часть нашей группы только начинала подъём.

Разведчика, который шёл на острие боевого порядка со мной, я знал не очень хорошо: он был из разведбата. Идти ему было тяжело. (Когда раньше мы перепрыгивали через ручеёк, он споткнулся и во всём зимнем снаряжении плюхнулся в воду. Ручей был хоть и мелкий, но промок матрос основательно. Но времени остановиться, просушиться и поменять одежду не было. Поэтому только на коротких остановках ему удавалось что-то переодеть. И матросы, которые нашли схрон, дали ему оттуда трофейный бушлатик, чтобы хоть что-то сухое было на нём надето.) Чтобы хоть как-то подбодрить парня, я расспросил его, кто он и откуда, как оказался в морской пехоте. Он был из Москвы. Когда его призвали, попал в обычную московскую воинскую часть. Но он стал писать рапорты на командующего Береговыми войсками с просьбой перевести его служить в морскую пехоту. В конце концов его и перевели в Каспийск, в разведбат. Но он и тут стремился быть первым и почти сразу попал на отправку в Чечню.

Медленно продвигаемся вверх. И тут наш инженер наступает на противопехотную мину!.. Взрыватель сработал, а сама мина – нет. Отсырела, наверное. По тому, как он закричал, я подумал, что ему ногу вообще оторвало!.. Но его спас дедовский кирзовый сапог: в каблуках на сапогах стоят медные гвозди, которые и сыграли роль буфера. Частью взрывателя его сильно ударило, но он получил только сильный ушиб стопы.

Мы все заняли позиции (это же практически подрыв)! И с этого момента обстановка полностью изменилась: я увидел одну огневую точку и вторую огневую точку. Расстояние до этих хорошо замаскированных и оборудованных окопов было метров двадцать-тридцать.

Переключились мы мгновенно – подползли и забросали окопы гранатами. Даже если там кто-то и был, то шансов у них остаться в живых не было. Но ответного сопротивления пока не было…

Я приказал продолжать движение. Инженер стал проверять, что перед ним, уже более тщательно: на войне учатся быстро все. И особенно сапёры, у которых вообще только одна попытка. Миноискатель стал пищать: мины справа, мины слева, мины перед нами… Мы подорвали одну, другую и пошли уже по вешкам, которыми инженер стал обозначать проход.

И почти сразу же наткнулись на новые оборудованные позиции. Забросали их гранатами, потом ещё обнаружили – опять забросали гранатами. Плюс к этому продолжаем подрывать мины, которые инженеры обнаруживают то тут, то там. Стало ясно, что так – с гранатами и подрывами мин – мы и будем идти до самой вершины горы.

Докладываю командованию: «Имею «трёхсотого» и полностью заминированный маршрут. Прошу маршрут поменять, пока обстановка позволяет уйти назад так, как я пришёл». Мне ответили, как всегда отвечают на войне: «Надо выполнять боевую задачу. А задача твоя – высота 813.0». Говорю: «Есть, понял».

Но теперь ясно, что на высоту идти надо другим путём. С тактической точки зрения по боевому склону идти, вроде, правильно. Но боевики тактику тоже знают и, скорее всего, именно поэтому и заминировали этот участок.

Я оставил на хребте человек пять-семь для прикрытия и пошёл наверх уже по средней части склона. Путь этот был сложный: приходилось строить живую лестницу из матросов, чтобы пройти некоторые участки: подставлял плечо я, подставляли плечо мне… Потом верхние сбрасывали верёвки, остальные поднимались уже по ним. И так должна была подняться вся группа – это человек тридцать на тот момент.

Прошли один сложный порог, второй, третий… На этот третий я залезал первым. За мной подполз матрос-разведчик, наш сержант и офицер-разведчик. Всего собралось нас на плато человек шесть. И когда я внимательно осмотрел верхнюю часть склона, то увидел уже не просто окопы, а три хорошо оборудованные долговременные огневые точки с бойницами. До них было не больше ста пятидесяти метров. Стало понятно, что дальше идти некуда.

Именно в этом момент у меня в голове словно что-то переключилось – я перестал быть боевым роботом. Мне стало ясно, что если я хочу выполнить главную задачу, про которую мне сказал комбриг на прощанье (чтобы люди остались живы), то я не должен докладывать и делать то, что мне предписано. Связисту в голос, даже не шёпотом, даю команду выключить радиостанцию. Я хорошо понимал, что на какое-то время потеряю управление ротой. Но сейчас надо было спасать тех, кто оказался со мной.

Говорю матросам: «Пацаны, нам надо быстро спуститься вниз. Но без резких движений. Делайте вид, что мы просто замешкались. А на счёт «раз-два-три» разворачиваемся и прыгаем вниз. Все поняли?». Поняли вроде все. Начинаю считать – раз, два, три… И только мы стали прыгать, как на нас обрушился просто ливень огня!.. Прицельно по нам стреляли и спереди, где я видел три огневые точки, и с того места, откуда за нами «пастухи» в бинокль наблюдали. С флангов били снайперы… Боевики поняли, что мы их обнаружили и дальше не пойдём. Разведка на этом закончилась, начался тяжёлый бой… Но в этот первый, очень важный момент, я добился самого главного: не дал полностью расстрелять первую часть роты. Это уже было много.

Внизу осмотрелся: мы оказались недалеко друг от друга, я всех видел. Помню, рядом был радист Ромашкин, замечательный парень. И тут слышим дикий крик – это кричал паренёк-разведчик. Оказалось, что он один вовремя спрыгнуть не успел, получил ранение в бедро и остался лежать на плато. Он кричит, но боевики его не добивают – ждут, когда кто-то из нас придёт его вытягивать. Наш врач-анестезиолог был как раз в том месте, где ему нужно было встать и просто протянуть руку, чтобы захватить разведчика за одежду и потянуть вниз. Ставлю ему эту задачу, а он в ответ: «Командир, голову поднять не могу, по мне стреляют!..». Я ему кричу: «Выполнять!». И в этот момент командир взвода Костя Ляховский перебежками, ползком и ещё как-то подобрался к краю плато и вытянул на себя раненого. Я понял, что у меня есть человек, которого пуля не берёт, – Костя Ляховский. Так потом и оказалось.

Тут к ним подобрался и медик. Вдвоём они оттащили разведчика в относительно безопасное место и начали колоть ему промедол. Крики почти сразу прекратились, но медик мне говорит: «Он ушёл…». Ранение у разведчика было не смертельное, парень скончался от болевого шока.

Как только по нам ударили, наше боевое охранение и на соседней горе, и у подножья сразу открыло ответный огонь по тем огневым точкам, которые они смогли обнаружить. Тем самым они прикрыли ту часть моей группы, которая ещё тянулась на подъёме ниже нас. Матросы там сами приняли правильное решение: они пошли не вниз, а подтянулись к нам наверх. В результате мы вместе укрылись за камнями, где нас боевики достать не могли. Но до этого у нас появился раненый: сапёру, которому отбило ногу взрывателем от мины, пуля на излёте попала в плечо, в котором и застряла. Так что он оказался ранен уже дважды.

Во время прыжка сверху у радиста на радиостанция сломалась антенна. Но он тут же с помощью ещё одного матроса стал раскидывать «бегущую волну» (направленная антенна. – Ред.), поэтому связь они восстановили быстро. Управление ротой тоже было восстановлено.

Боевики по нам продолжают стрелять, мы под огнём перемещаемся. В такой ситуации не до деликатности: я прыгнул в ложбинку, где уже лежали два матроса, прямо на них. На меня тоже сверху кто-то упал. И тут слышим, как очень близко прозвучал выстрел! Мы, толком не понимая, откуда стреляют, пару минут отстреливались в направлении возможного противника. Показалось, что боевики подошли совсем близко. Но всё оказалось проще и страшнее: матрос при падении случайно (непонятно, каким образом!) выстрелил в себя из снайперской винтовки в пах!

Приполз врач, стал оказывать ему помощь. Ранение оказалось очень сложное. Врач сказал: «Если оперировать его прямо сейчас, то есть шанс, что он выживет». Но какая там операция в тот момент! Два дня потом мы носили парня с собой. Но когда при эвакуации его уже загружали в «вертушку», он скончался.

Обстановка не меняется, боевики продолжают вести сосредоточенный огонь. Я понимаю, что те четыре офицера, которые оказались со мной, – это и есть мои главные огневые возможности. Ротному я сразу поставил задачу уничтожить снайпера, который целенаправленно бил по нам. И он из автомата и подствольника снайпера всё-таки достал – мы видели, как тот свалился с горы. Это нам очень помогло. Матросы воочию увидели, что можно даже в такой сложной обстановке не просто стрелять, но и уничтожать противника. Стрелять с этого момента все стали уже осмысленно, часто даже не дожидаясь команды.

Тут мой заместитель майор Золотарёв говорит: «Александр, видишь, двое стоят? Давай, ты – в левого, а я – в правого». Тогда я уже заметил, что боевики были, судя по их поведению, в наркотическом опьянении. Они стояли в открытую, не боясь, и стоя нас расстреливали. Конечно, они были уверены, что, исходя из обстановки, они нас обязательно добьют: ведь они сверху, и их намного больше. И ещё они были абсолютно уверены, что тот шквал огня, который они на нас обрушили, не даст нам возможности поднять голову, прицелиться и попасть в них. Беру винтовку, мы с ротным прицелились и на счёт «раз-два-три» двоих одновременно убрали. На таком расстоянии пули калибра 7.62 «духов» с ног просто срубили. После того, как этих двоих мы сняли, все боевики попадали в окопы.

Но это был один из немногих моментов, когда я стрелял сам. Это была скорее какая-то отдушина для себя. Я чётко осознавал, что я должен управлять ротой. Поэтому за два дня боя я свой магазин в автомате так до конца и не расстрелял.

Связь восстановилась, и я начал работать со штабом. Докладываю: «На высоте 813.0 попал в засаду, поднять голову возможности нет. Охранение сдерживает натиск противника, требую помощи «вертушек» и артиллерии».

Артиллеристы отреагировали мгновенно. Цели для них были спланированы заранее. Стрелять по моей команде стали четыре батальонные «ноны». И как только пошли снаряды, обстановка стала выравниваться, у нас появилась возможность перемещаться. Но тут произошёл такой казус, что теперь даже смешно про него вспоминать.

Со мной был арткорректировщик, у которого, как оказалось, было плохое зрение! Он разрывов не видит! Служил себе перед пенсией на какой-то должности спокойной в штабе бригады и даже непонятно как попал в наши боевые порядки. Артиллерист-то он опытный, грамотный, всё точно рассчитывать может. Но разрывов он вообще не видит! Уголки глаз в разные стороны растягивает и говорит: «Саша, я всё равно ничего не вижу!». Я: «Понял, буду корректировать сам».

Стреляют наши точно, поэтому я стал перемещать огонь ближе к нам. Говорю: «Сто метров ближе!». А матросы со страхом это слышат – это же прямо перед нами! Разрывы ложатся ближе. Я: «Ещё сто метров ближе». И тут матросы кричат со всех сторон: «Командир, не надо сто ближе! Пятьдесят метров!». Но ни один снаряд на нас не упал.

Время около двух часов дня. Надо принимать решение, что делать дальше. В Чечне тогда постоянно летал самолёт радиоперехвата, с которого прослушивали все наши переговоры и передавали командованию Группировкой. Обычно на командном пункте включают громкую связь, и все слушают, что мы говорим в эфир. И тут даже не знаю точно, кто, но явно кто-то из командования Группировки, мне по рации говорит: «Сынок, ты успокойся. Против тебя воюют три-четыре чабана. Ты посмотри, какие у тебя силы – у тебя же целая рота! Тебя же на колени ставят какие-то пастухи!». Я, конечно, понимал, откуда такие увещевания. Ведь шёл уже 2003 год. Тогда официально считалось, что давно уже мир, никаких боевиков нет, всё управляемо и под контролем. А тут такой бой! Но мне, откровенно говоря, в тот момент очень хотелось послать этого высокого армейского начальника просто куда подальше. Получается, это он мне раскрывает обстановку, а не я ему докладываю, чтобы он принял меры по оказанию нам помощи и взаимодействию. Мимо меня проходят две «вертушки». Он говорит: «Видишь их? Они сейчас тебе помогут». Отвечаю: «Вижу, понял». Даю им целеуказание ракетницей. Но «вертушки» покрутились, покрутились и ушли, так ни разу и не выстрелив.

С самого начала я по рации комбригу говорил: «Волшебник» (это его позывной), без твоей помощи я даже головы поднять здесь не могу. Прошу помощи». Он: «Помощь будет. Но две группы, которые на горе и внизу, надо отправлять назад». Я думал буквально несколько секунд и согласился с ним – им надо уходить. Решение это было очень трудное, но единственно верное. Мы с моей группой всё равно не сможем сейчас уйти. А если уйдут они, то хотя бы не всю роту положим здесь. Но принимать это решение мне приходилось за всех тех, кто был со мной. Они же слышали всё от начала до конца. Но не было ни одной попытки вмешаться в эти переговоры.

На это решение командиры двух групп мне по радиостанции категорично ответили: «Командир, никто отсюда никуда не уйдёт. Мы будем с тобой до последнего». Это ведь давняя традиция морской пехоты: не оставлять товарищей в сложные минуты. «Волшебник» мне кричит: «Ты дал команду?.. Они ушли?». Я: «Команду дал, но ребята сказали, что будут стоять насмерть». Он: «Сделай всё, чтобы спасти людей». Я: «Понял». И командирам уже прямым текстом говорю: «Вопрос не в вас и не в том, чтобы нас спасти. Вопрос в тех людях, кто рядом с вами. Вы же должны ещё из боя выйти! И если вы дойдёте, то это будет уже хорошо. А с нами будет всё нормально». Связь к тому времени была уже открытая, потому что вся аппаратура для шифрования переговоров была пробита и не работала.

Командиры групп сказали: «Если ты приказываешь уйти, чтобы спасти людей, то мы уйдём». Мы попрощались, и они пошли назад. В этот момент мы испытывали даже какое-то облегчение, что не будет целой погибшей роты, как у десантников под Улус-Кертом в 2000 году. И именно слова про погибших десантников сыграли главную роль в том, что командиры всё-таки приняли решение уводить людей, хотя для этого им пришлось оставить товарищей. В итоге получилось, что ушли они очень вовремя. У боевиков ведь было несколько отрядов. И они замкнули кольцо вокруг нас почти сразу после того, как эти две наши группы прошли.

Ближе всех у меня были отношения с моим заместителем, мы с ним вместе служили ещё с училища. И тут мы отстреливались спина к спине. Мы попрощались друг с другом, договорились, что сказать родным, если кто-то из нас погибнет, а другой останется жив.

Когда мы остались одни, то стало понятно, что для того, чтобы остаться живыми, надо бороться за свои жизни и не сдаваться. Я для себя определил, куда мы будем уходить, когда окончательно стемнеет. И артиллерию я уже наводил с учётом выбранного направления, чтобы они нам на направлении отхода освободили какую-то полосу. А маршрут этот был практически тот же, по которому мы шли до начала боя: на вершину высоты 813.0.

Пока окончательно не стемнело, я наблюдал, что у боевиков перестаёт работать одна огневая точка, другая, там упал «дух», здесь… Мы реально прорубали себе полосу для отхода. Я планировал подняться на высоту, занять её вершину, держать оборону и ждать помощи уже там.

Как мне потом рассказали, примерно в это время в базовом лагере комбриг построил личный состав батальона, кратко описал ситуацию и сказал: «Добровольцы, выйти из строя!». Вперёд шагнули почти все. Это тоже наша ещё дедовская традиция – спасти товарища. Из строя тогда шагнул и подполковник Владимир Анатольевич Белявский, командир разведбата нашей бригады. Он и возглавил группу, которая пошла к нам на помощь.

Они поднялись на высоту 813.0, только с обратной стороны. Я думаю, что боевики их тогда пропустили специально – вот ещё одна группа пришла, очень хорошо… Потом стало ясно, что «духи» были полными хозяевами ситуации в этом районе и находились практически везде.

К тому времени я уже перестал наводить артиллерию. Её огонь стал беспокоящим, по возможным местам нахождения боевиков. Те тоже по нам особо не стреляли, потому что тем самым себя легко обнаруживали. А что после этого с ними бывает, они уже прекрасно почувствовали на своей шкуре. Поэтому какой-то огонь вёлся, но он уже не был прицельным.

С того места на склоне, где начался бой, я уходил последним, как это часто делают командиры.

Надо было преодолеть один из порожков. И тут у меня отказали ноги (ощущение очень страшное!), я покатился по склону вниз… Ротный и мой зам меня догнали и остановили. Какое-то время они ползли и меня по земле за собой тянули, потом вставали и за собой волокли. Так прошло примерно полчаса. И тут необъяснимым образом ноги ко мне вернулись! Физически я был подготовлен очень хорошо. Похоже это было что-то нервное.

Уже стемнело. На небольшой в общем-то горе мы с Белявским, особо не себя обнаруживая, искали друг друга довольно долго. Но в конце концов встретились. Тут состояние и моё, и матросов резко изменилось. Когда комбриг раньше обещал, что помощь будет, тогда появилась надежда. А когда мы услышали наших, а затем и увидели, мы поняли, что мы не одни, нас не бросили. Это был поворотный момент. Мы поняли, что мы обязательно выйдем.

У морских пехотинцев очень много традиций, которые мы все чтим. Это происходит и на занятиях, и просто в повседневной жизни, а значит, традиции продолжают жить. Ещё во время Первой чеченской кампании на практике было доказано: морская пехота своих не оставляет. И это сработало и на этот раз.

С собой мы несли на себе и «двухсотого», и «трёхсотого». Нести погибшего было особенно трудно – парень весил больше ста килограммов. Да и психологически это тоже очень тяжело. Но, несмотря ни на что, мы никого не бросили.

Белявский был старше меня и по званию, и на тот момент по должности (был временно исполняющим обязанности замкомбрига), и по возрасту. Поэтому он взял управление на себя.

Построили боевой порядок и начали движение. Маршрут мы выбрали принципиально новый. Но это не сильно помогло: боевики, как оказалось, были везде…

Первым пошёл разведчик (он был самый подготовленный и, как говорили, с «чутьём»), потом Белявский, потом мой радист. За ними шёл я, замкомбата, далее – ядро группы. В замыкании я поставил лейтенанта Сергея Верова и сказал ему те слова, которые обычно командир говорит в таком случае: «Серёжа, после тебя не должен остаться ни один автомат, ни один штык-нож, а уж тем более ни один матрос! И я должен быть уверен, что если я вижу тебя, то после тебя точно никого нет». Это был очень перспективный офицер, добросовестный, неравнодушный. Я совершенно не удивился, когда увидел его среди добровольцев, которые пришли нам на выручку. Он гордился, что служит в морской пехоте, и глаза у него горели. Накануне, во время передвижения батальона в Джани-Ведено, он был на обороне моста – это очень ответственное задание. А когда боевое охранение на мосту сняли, он вернулся в расположение батальона последним, уже ночью. Получается, что шагнул он из строя добровольцем почти сразу после выполнения боевого задания.

Шли мы по тропе. Колонна растянулась метров на двести. Я постоянно проверял самый конец хвоста группы – вроде никто не отставал. К этому времени ни один миноискатель уже не работал. Поэтому шли мы, как ходят спецназовцы, на чутье. Были настороженны, внимательны, в готовности. Но долго нам идти не пришлось – минут через двадцать-тридцать внезапно вдоль тропы по нам начинает работать пулемёт!..

Впереди меня шёл радист. Когда он начала уворачиваться в сторону, ему в спину попали несколько пуль. Они разбили радиостанцию, но она его, получается, и спасла.

Почти сразу по нам начали работать огневые точки ещё и с флангов. Стало ясно, что боевики – везде, и каждая тропа имеет засаду.

Замешательство длилось буквально какие-то доли секунды. Но всё, что мы в первый момент могли сделать, это упасть и попытаться хоть как-нибудь укрыться. Разведчик первым ушёл с тропы влево, мы с товарищем упали вправо. А там – обрыв! Я успел за что-то ухватиться, упереться ногами, подтянулся и не улетел вниз. А замкомбата скатился метров на сорок по снежному склону, с ним ещё человек пять или шесть. (Несколько суток они числились пропавшими без вести. Потом замкомбата всё-таки вывел их к своим. Он рассказывал, что когда они уже собрались вместе внизу, над ними прошли «духи». Сначала он принял решение открыть огонь на поражение. Но потом стало ясно, что «духов» очень много и они были выше по склону. Шансов их уничтожить и самим остаться в живых практически не было.)

В первый момент мне показалось, что те сорок-пятьдесят человек, которые шли за мной, погибли. Была абсолютная внезапность и полный охват огнём всей колонны – от первого до последнего матроса. Если в головной дозор стрелял только пулемёт спереди, то по всей колонне били ещё и с боков. От непрерывной стрельбы стало совсем светло. Плюс к этому «духи» подвесили осветительную миномётную мину на парашюте и продолжали расстреливать нас в упор.

Когда я подтянулся повыше, то прямо перед собой увидел тело погибшего разведчика, которого мы несли с самого начала. Я его развернул и стал им прикрываться. Пули в него попадали одна за другой… Получается, что он спасал меня даже уже мёртвый.

И вдруг наступила абсолютная тишина… И «дух» с явным не чеченским, а именно арабским акцентом, на ломаном русском языке предлагает нам сдаться. Всё как в фильме про немцев: «Урус, сдавайся! Гарантируем жизнь, еду и всё остальное…». Он повторил это несколько раз. Говорил ещё, что времени на раздумье не даст.

Отвечать ему смысла не было никакого. Я знал, что я-то уж точно не сдамся. У каждого из нас, а особенно у офицеров, была припасена граната Ф-1. Кольцо на гранате я вырвал и держу гранату в руке в готовности. В этом не было какого-то особого героизма. Просто все прекрасно знали, что подорваться лучше, чем испытать то, что приходилось переживать нашим в плену.

Тот огонь, который бил с флангов колонны, приближался. Было похоже на то, что это «духи» достреливают оставшихся в живых. Складывалось впечатление, что нас полностью уничтожили…

И в этом момент слева я слышу голос: «Комбат, это я, пулемётчик. Ты живой?..». Я: «Конечно, живой!.. Кто слева от тебя?». И пулемётчик начинает перечислять. Тут я понимаю, что всё совсем не так, как мне казалось минуту назад. Я: «Двое – на эту сторону, двое – прямо, двое – на ту». Спрашиваю пулемётчика: «Слышишь, откуда «дух» предлагает нам сдаться?». Отвечает: «Слышу». И после того, как я определил сектора для стрельбы, подаю команду: «Огонь!..». И мы разом ударили. И видно было, что мы попали. Ведь боевики предлагали нам сдаться и стояли в полный рост. Похоже, они были абсолютно уверены, что мы уже сломлены и не будем оказывать никакого сопротивления. В результате с левой стороны мы уничтожили почти всех, кто там был.

Тут поступило предложение пойти в лобовую атаку на пулемёт, который бил по нам сбоку сверху. Но я понимал, что в этом случае мы просто положим тех, кто на этот пулемёт пойдёт. Причём положим без гарантии, что от этого будет хоть какой-то толк. Задачу, конечно, надо выполнять. Но только не надо посылать людей лезть в лоб. То же самое можно сделать по-другому.

Поэтому я тому, кто предложил идти на пулемёт, сказал: «Нет вопросов – ты идёшь первым». На тот момент для меня главной и единственной задачей стало сохранить жизнь тех, кто оказался со мной. (На протяжении всей моей службы, когда мы встречались в отпусках с мамой, она мне постоянно говорила: «Саша, помни – за тобой люди!».) Я снова вспомнил её слова и перестал думать о том, что мы должны кого-то уничтожить и что-то завоевать ценой жизни даже одного человека. Надо было сохранить тех, кто пока оставался в живых.

Тут подползает контрактник и говорит: «Командир, я это сделаю». Я: «Хорошо. Только не в лоб. Обойди возвышенность и заползи ему сзади. Возьми с собой того, кого посчитаешь нужным». Сразу нашлись два матроса, и они поползли. И эту задачу выполнили. (Кстати, уничтожение пулемёта и позволило нам остаться ночью на этом месте. По нам стреляли, вокруг разрывались мины. Но это было уже не так прицельно, от такого огневого воздействия мы смогли укрыться.)

Наступило какое-то неустойчивое, но равновесие. Нам вставать и куда-то идти смысла особого в этой обстановке не было. Но и боевики к нам лезть боялись, потому что мы их реально уничтожали.

Оставался ещё пулемёт прямо, который ударил по нам первым. Я ставлю задачу Косте Ляховскому и ещё двоим скрытно подойти к нему на бросок гранаты и гранатами забросать. Что Костя это сделает, я ничуть не сомневался. Но получилось так: Костя перешагнул через растяжку, а лейтенант Веров, который шёл за ним – нет. Взрыв!.. Боевики подход к себе заминировали – это классическое тактическое решение.

Костя – без единой царапины, двух матросов ранило. А вот Серёжу Верова ранило очень серьёзно, одну сторону ему полностью посекло осколками. А «душьё», когда увидели взрыв, усилили и психологическое давление, и огонь. (Костя всё-таки сумел подползти к Верову и был почти готов его вытянуть. Он его потом и вытянул. Но к тому моменту Серёжа уже погиб.)

Стрельба какое-то время ещё продолжалась. Потом «духи» прямо над нами (выше метров на триста-четыреста, их наш огонь не доставал) развели костёр и стали петь и танцевать свои волчьи танцы. Я думаю, что этим они старались нас морально додавить, что, конечно, у них не получилось. К рассвету всё утихло и они ушли.

Было часов пять утра. Как только немного рассвело, вокруг стали падать мины!.. Как это обычно на войне бывает, это наша же батарея открыла огонь почти прямо по нам. Даже если у кого-то и была мысль заснуть в этой обстановке, тут все не только проснулись, но и снова пришли в боевое состояние.

Обстрел вроде закончился. И тут мы слышим: «Пацаны!..». Я: «Никому голову не поднимать и никому не отвечать». Снова: «Пацаны!..». Кричу: «Кто?». Он называет фамилию – это оказался наш сапёр. После подрыва, когда погиб Веров, а он был ранен, парень оказался ближе всех к боевикам. Но он никак себя не обозначил и так молча и пролежал всю ночь. Тем самым он и боевикам не дал себя добить, и нас к себе не притягивал. А только когда он увидел, что «духи» ушли, он стал нас звать.

Я ему: «Ты один?». Отвечает: «Один». Но вполне было возможно, что в этот момент у него нож у горла или ещё где-то. Я исходил из самого плохого варианта: так боевики вытягивают с его помощью на себя ещё людей. Спрашиваю матросов: «Кто из инженерной роты?». Подполз к тому, который откликнулся, и говорю: «Как маму или отца его зовут? Надо задать ему какой-то вопрос, ответ на который ты знаешь». Кричу: «Если у тебя всё нормально, то скажи, как у тебя маму зовут?». Понятно, что если его «духи» держат, то он назовёт другое имя. Но он назвал настоящее. Сапёр и ещё два сержанта говорят мне: «Разрешите, мы братишку вытащим?». Мы прикрыли их на всякий случай, но вытащили они его нормально.

Кричал парень нам из последних сил, он просто истёк кровью за ночь. Когда его притащили, доктор показывает мне на чёрные «очки» вокруг глаз – ясный признак, что человек вот-вот умрёт. Спрашиваю: «Говори, что маме хочешь сказать». Он прошептал еле слышно: «Скажите маме, что я её очень люблю». А потом вздохнул и умер…

Связь есть, комбриг говорит, что к нам пошла ещё одна группа. Мы с Белявским определились, что в базовый лагерь мы пойдём через гору по тому маршруту, по которому придёт эта рота.

Дождались своих. Пришли они только часов в восемь-девять утра. Шли они очень аккуратно, со всеми мерами предосторожности. Возглавлял группу начальник штаба моего батальона, капитан Алексей Скипин. Сразу бросилась в глаза разница между теми моими бойцами, которые побывали в первом бою, теми, кто пришёл потом с Белявским, и этими. Алексей привёл свежих, готовых к бою, но необстрелянных матросов. А у нас, особенно тех, кто был с самого начала, вид был соответствующий. Мы непрерывно воевали, ничего не ели и не пили уже почти больше суток.

Утром мы провели разведку и попытались найти тех, кто скатился с обрыва вниз. Но внизу мы никого не было. Ушли ли они сами или их увели – на тот момент было непонятно. Поэтому я объявил их без вести пропавшими. (Уже потом замкомбата мне рассказал, что они, после работы пулемёта спереди и того шквала огня, который обрушился на всю нашу колонну с боков, были уверены, что наверху из нас в живых никого не осталось. Ведь плотность огня и расстояние, с которого по нам стреляли, вроде не оставляли нам никаких шансов. Но в этот момент отчётливо было явлено то, что мы воины, с которыми Бог. Я сам видел, как очереди пулемётчика на тропе шли прямо на нас и расходились в разные стороны! Даже чувствовалось, как душман в этот момент и старается полосовать изо всех сил, а в нас не попадает! Он строчит всё прицельней: ведь прекрасно понимает, что он выиграет только от внезапности. А в результате во время этого первого удара у нас даже раненых не было, хотя стрелял пулемёт по нам практические в упор – с расстояния не больше ста метров.)

Помню, выглянуло солнышко, снег подтаивал… Только решили начать восхождение, как авианаводчик докладывает, что к нам идут шесть или восемь «вертушек». И что старший начальник через вертолётчиков передал, чтобы мы спускались на площадку, где ручей раздваивался, и ждали эти «вертушки». Мы – перед выбором: подниматься в гору и спускаться в базовый лагерь или спускаться к руслу реки и ждать «вертушки». (Потом выяснилось, что авианаводчик, под впечатлением наших хождений по земле, очень хотел улететь из этого ада. И он представил дело так, как будто эвакуация на «вертушках» – это приказ старшего начальника. Но на самом деле это был его личный вариант. В итоге, когда его ранили, и мы грузили его в вертолёт, он признался, что просто хотел, чтобы весь этот ужас как можно скорей закончился.)

Мы авианаводчику в такой обстановке доверяли полностью. А связь на тот момент была только у него и только с «вертушками». В результате мы пошли вниз на предполагаемую площадку приземления. Но опять идти нам дали недолго – по нам стали работать снайперы!.. Тут уже окончательно стало ясно, что боевики ждут нас везде. Просто какое-то наше положение более для них удобно, а какое-то менее. И если им в определённый момент не очень удобно, то они спокойно ждут, пока мы сами подойдём в то место, где им легче по нам стрелять.

Снайперы били метров с трёхсот-четырёхсот. Ничего не оставалось делать, как снова залечь. Но тут появились «вертушки»! И отработали вертолётчики очень хорошо. Мы дали им целеуказание, а они встали в круг и начали методично снайперов. (После работы вертолётов стрелять по нам перестали, они уничтожили всех.) Причём мы своими глазами видели разрывы, видели вываливающиеся с огневых позиций тела боевиков. Кстати, мы тоже боевикам добавили, как смогли. Так что вместе с вертолётчиками у нас получилось очень даже неплохо.

К этому времени матросы полностью преобразились, если сравнивать с тем состоянием, которое у них было до и во время первого боя. Особо управлять кем-то уже было не надо: все сами искали цели, не боялись по ним стрелять под огнём и, что самое главное, были в состоянии именно уничтожать противника. Хорошо помню разведчика, который мне кричит: «Командир, ты видел, как я этого снайпера сделал?!.». Отвечаю: «Видел. Отлично!».

Когда стрельба по нам прекратилась, мы продолжили спускаться к площадке приземления. Пришли на пятачок, с которого в первый день начинали восхождение на высоту 813.0, выставили охранение. Но вертолётчики приняли охранение за боевиков и тут же начали уничтожать! (Получилось, что наши стали выдвигаться как раз в тот момент, когда вертолётчики заходили.) Ударили они по нашим серьёзно. Хорошо, что мы быстро сумели «вертушкам» сообщить, что они бьют по своим. Никого из наших они зацепить не успели. Интересно, что там опять был Костя Ляховский, который и тут выжил. Было ясно, что там где находится он, можно чувствовать себя спокойно. Костю пуля не брала.

Но как только мы расположились рядом с площадкой приземления, по нам ударили уже из самой Тезен-Калы, которая была на горе над нами. В бинокль я увидел и гранатомёт АГС-17, и пулемёт, и просто стрелков. Начался очередной огневой вал…

Вдобавок и с той высоты 813.0, куда мы поднимались в первый день, тоже начинают по нам вести огонь… Стреляли по нам метров с пятисот-шестисот. У нас снова появились и «двухсотые», и «трёхсотые». Они были из тех парней, кто пришёл с начальником штаба. Ведь те матросы, кто был со мной с самого начала, всё уже понимали. (Утром произошёл очень показательный случай: я запустил ракету, чтобы обозначить, где мы находимся. И когда сверху упала картонка от этой ракеты, можно было снимать фильм о том, как должны действовать бойцы в бою. Картонка падает (ну какой от неё мог быть звук при падении!), а все тут же занимают огневые позиции в соответствии с тем, сколько нас и какая у нас позиция. И матросы начинают прицельно стрелять в тех направлениях, откуда мог нас атаковать враг! Никакой специальной команды: «К бою!» уже подавать было не надо.)

Два наших пулемётчика из 2-й роты (они были всё время вместе, словно братья) открыли огонь по Тазен-Кале, тоже по пулемётному расчету. Их на занятиях по огневой подготовке всегда учили, что очередь должна быть из трёх-четырёх патронов, и они обязательно должны менять огневую позицию. Мы кричим им: «Меняйте позицию!..». Они не слышат. Снова: «Меняйте позицию!..». Они снова не слышат. А у боевиков ведь всё вокруг пристреляно. И я вижу, как одному и второму пулемётчику в грудь влетает по гранате от АГС-17… Хотя они оба были в бронежилетах, гранаты пробили их насквозь. Парни смотрят на дым, который у них из груди идёт, потом глянули на меня с таким примерно выражением лица – мол, хотели как лучше… И падают замертво.

Мы продолжаем отстреливаться. Но я не очень понимал, как под таким огнём будут садиться и взлетать «вертушки». Скорее всего, экипажи должны были отказаться в такой ситуации садиться. Но они оказались такими же, как и мы – рисковыми. И ещё, я думаю, они очень хорошо понимали, что кроме них вытащить нас отсюда уже не сможет никто.

«Вертушки» зашли, но с первого раза сумела сесть только одна. У остальных топлива было только на два-три захода для огневого удара. Когда первая «вертушка» только начала спускаться, мы встали во весь рост и своим огнём не дали «душью» даже голову поднять, не дали стрелять даже не прицельно. В этот первый вертолёт мы загрузили всех раненых и погибших.

Вспоминаю ещё характерный момент. Когда я управлял огнём вертолётов, меня лётчик спрашивает: «Для прокуратуры, статья уголовного кодекса такая-то… В селе есть мирные жители, гражданские лица, женщины, дети, старики? Наблюдаешь людей с оружием?». Отвечаю: «Все вооружены, детей и стариков нет. Полностью осознаю и понимаю всю ответственность. Огонь!». И они «нурами» ударили. Я думаю, что Тезен-Кала была не обычным населённым пунктом, а базой подготовки боевиков. После такого удара всех там, казалось бы, вертолёты должны были уничтожить. И действительно, наступило затишье.

Мы воспользовались этим моментом и заняли ещё и другую высоту. Сзади мы прикрыты, две высоты контролируем. И тут у меня возникла мысль пойти в саму Тезен-Калу. Дело в том, что вертушки должны были взлетать как раз через неё, другого пути не было. Представьте себе: боевик сидит и прямо к нему снизу поднимается вертолёт… Но когда я огляделся и увидел, в каком состоянии находятся матросы, то идея о штурме Тезен-Калы отпала сама собой.

Начинало темнеть. Но «вертушки» мы ждали недолго, одна начинает снижаться. И тут мне Белявский и мой начальник штаба говорят: «Садитесь и улетайте». Я: «Да вы что! Я последним отсюда уйду!». Скипин мне: «Вы все сильно устали. Забирайте тех, кто был с вами и улетайте». Я крикнул своим, чтобы собрались те, кто был со мной с самого начала и дал команду садиться в вертолёт. Состояние к тому времени у меня действительно было специфическое. Я уже не нагибался под пулями. Другие лежат под огнём, а я просто стою во весь рост. Я почему-то уже точно знал, что со мной ничего не случится.

А своим начальником штаба, который принял такое сложное для него решение взять на себя ответственность вместо меня, внутренне я гордился. Гордился и теми командирами взводов, которые увели в первый день матросов. Замечательные в батальоне собрались у меня офицеры.

Все мы, стоя в полный рост, прикрываем огнём и эту «вертушку». Тут произошёл очень характерный для посадки в вертолёт в таких условиях случай. Посадкой, как обычно, руководил борттехник, прапорщик. Ситуация такая, что разговаривать некогда. И когда он решил, что больше людей брать на борт нельзя, он бьёт моему матросу в голову прикладом автомата. Бедный парень, который и так измучен, тут получает уже от своего в голову просто потому, что он лишний получается в вертолёте!.. Я этому прапорщику сразу двинул в челюсть, он куда-то внутрь улетел и вырубился. Заталкиваю паренька и залезаю сам. А лётчикам показываю – поднимаемся!..

Но подняться-то мы должны до уровня Тезен-Калы, где нас точно «духи» поджидают! Тут я встал в кабине на колени, упёрся стволом автомата в пол, как и положено по мерам безопасности, и стал креститься и читать молитвы. А молитвы я знаю. Все на меня посмотрели, встали на колени и тоже стали молиться. Мы молимся, вертолёт поднимается. В иллюминаторы видим «духов» в окопах, которые стреляют по нам в упор, слышим, как пули попадают в корпус… И вот что удивительно: «вертушка» была вся пробита пулями насквозь! Но ни одна пуля не попала в баки и никого из нас не зацепило. И до базового лагеря мы всё-таки дотянули…

За нами ушла ещё одна вертушка, потом ещё одна. Несколько человек даже штурмовым способом загрузили в МИ-24, который обычно людей на борт не берёт. Но для трёх человек места всё-таки не хватило. Скипин молодец! Он, как и обещал, отправил старшего товарища, подполковника Белявского, а сам ушёл последним бортом… («Вертушка», в которой был Белявский, даже не знаю точно почему, упала на склон горы. Когда она только начала заваливаться на бок, в дверь выпрыгнул фельдшер из моего батальона. Ведь когда вертолёт падает на камни, он почти всегда при падении взрывается. Но командир взвода встал в дверях и никого больше не выпустил. Его пытались самыми разными способами оторвать от аппарели. Но ничего не получилось, он вцепился намертво и никого больше до удара о склон не пустил. И вот что интересно: вертушка упала так удачно, что не взорвалась и никто серьёзно не поломался.) «Душьё» пыталось взять наших живыми и даже не стреляло. Но Белявский забрал вертолётчиков и вывел всех к своим. Именно тогда выяснилось, что вокруг нас на горах сидел весь резерв Группировки. Но они вниз не спускались и нам не помогли. Только когда Белявский с экипажем и бойцами, уходя от преследования, поднимался в горы, десантники из этого резерва отсекли «духов» и дали нашим дойти до своих.)

Мы прилетели, вышли и просто упали на землю. Но никуда не уходим, смотрим друг на друга. Здесь вроде не стреляют, но вдали слышны разрывы и выстрелы. Сидим, переживаем за товарищей и ждём следующую вертушку. Тут прибежал комбриг и другие офицеры А я в тот момент почему-то плохо слышал, сижу, думаю о своём… Комбриг на меня посмотрел и говорит: «Саша, ты чего, пьяный?». Я на него глянул и отвечаю: «В принципе, наверно, да…». Вот так я сострил в ответ на его шутку. Кстати, что это он так пошутил, до меня дошло не сразу… У моего замкомбата с собой была фляжка со спиртом. Мы её точно открывали, когда заливали рану матросу, который ранил себя из снайперской винтовки при падении. Рана была очень сложная, приходилось ее просто заливать спиртом, чтобы хоть как-то продезинфицировать. Но за эти два дня никому и в голову не пришло этот спирт использовать на что-то ещё, кроме дезинфекции.

Через некоторое время трое наших благополучно дошли до базового лагеря, нашёлся замкомбата и пришли все с упавшего вертолёта. На душе у меня стало немного легче…

Конечно, прошло время и многое сгладилось. Но один момент я отчётливо помню до сих пор. Когда мы были уже на площадке приземления, я выбросил бронежилет. А выбросил его я потому, что с ним мне даже просто вставать было уже тяжело. И вдруг на гальку русла рядом с нами начинают падать гранаты от автоматического гранатомёта! Галька эта вместе с осколками стала разлетаться в разные стороны. И тут три или четыре матроса в бронежилетах упали на меня и закрыли собой…


Автор Сергей Галицкий
Первоисточник http://blog.zaotechestvo.ru
 
Вверх
Ответить с цитированием
Новая тема Ответить

Метки
Разведка боем


Похожие темы
Тема Автор Раздел Ответов Последнее сообщение
Крейсер "Варяг". Бой у Чемульпо 27 января 1904 года. Ч. 11. Перед боем ezup История Военно-морского флота 0 29.08.2018 09:58
300 лет армейской кухни. Затишье перед боем ezup Военный архив 0 24.07.2018 20:25
Су-27 против F-15C: проверка боем ezup Авиация 0 13.06.2016 10:37
Система управления боем “КомБат”. Часть вторая ezup Сухопутные войска 0 05.09.2015 11:10
Система управления боем “КомБат”. Часть первая ezup Сухопутные войска 0 05.09.2015 10:47